Изначально было несколько вариантов будущего фильма. Идею сценария, который стал в итоге картиной “Я помню…", высказал замечательный наш драматург Федор Егорович Конев. Другие варианты, предложенные не менее известными авторами, были не хуже, но их сценарии на киноязык “ложились" значительно тяжелее. Кроме того, сценарий Федора Егоровича понравился и заказчикам будущего фильма, т.е. представителям государства: худсовету, директору студии и т.д.

Чернобыль и его последствия рассматриваются и будут рассматриваться кино в разных аспектах и в разных жанрах: медицинском, техническом. В научно–популярном и документальном кино… А вот о душе человека, которого затронула эта боль, что он чувствует сейчас и как он будет дальше жить, снято немного. Наш фильм рассказывает о жизни после Чернобыля как раз с этой стороны, стараясь подходить к вопросу, спокойно, без сильных эмоций. Картина о той прекрасной половине человечества, которая, несмотря на войны, беды и катастрофы, все равно выживает и потом рожает детей—для будущего, для счастья…

Само собой, мы должны были снимать здесь, в обстановке, максимально приближенной к боевой. Уже в процессе работы выяснилось, что художник–постановщик Наталья Навоенко и по возрасту, и по профессии очень похожа на нашего главного героя, которого сыграл Анатолий Кот. А самое главное — она из Гомельской области и в свое время сама хлебнула последствий 1986–го года. Когда все эти параллели обнаружились, мы поняли, что можем и должны снять хорошую картину, потому что она про всех нас. Наверное, именно поэтому в “Я помню…", в отличие от других отечественных лент, играют исключительно белорусские актеры. И это — принципиально!

Настоящим открытием стала работа студентки Белорусской Академии искусств Юлии Кадушкевич. Неплохо проявил себя в первой кинороли актер Купаловского театра Дмитрий Есиневич. Замечательно сыграла Оля Фадеева — очень интересная женщина, прекрасная актриса, настоящих ролей для которой, увы, еще не написано. Тем не менее, она показала себя в нашем фильме с самой лучшей стороны. Само собой, отлично сыграл народный артист Беларуси Владимир Гостюхин…

— А по какому принципу Вы определили на главную роль Анатолия Кота?

— С одной стороны, нас подстерегала опасность рассказать эту историю со смешочком, “через губу". У нас часто в белорусском кино рассказывают именно “через губу". С другой стороны, не хотелось, чтобы главный герой был заявлен с самого начала трагически безысходной фигурой. Согбенной, рефлексирующей, страдающей по поводу своей послечернобыльской болезни… На роль многие пробовались, но нужна была “золотая середина". Мы остановились на кандидатуре Кота и, считаю, не ошиблись, потому что он с ролью справился. Не хочу говорить, что идеально. Предела совершенству нет! Но для него это была, как ни странно, одна из первых главных ролей в большом кино, не на телевидении, не в московских сериалах, где он играет чаще всего отрицательных персонажей. Он очень талантливый человек, не раскрывший до конца своего потенциала, и, думаю, мы с Толей еще поработаем.

У нас на площадке встретились актеры трех поколений. Старшее: народные артисты Геннадий Гарбук, Владимир Гостюхин, замечательный Михаил Петров, роль в фильме которого, к сожалению, оказалась последней. Он даже не успел озвучить своей роли и завершал работу уже в студии не менее талантливый купаловец Геннадий Овсяников. Также у нас играли превосходные актеры Татьяна Мархель и Александр Беспалый. Младшее поколение представляли уже упомянутые Юлия Кадушкевич и Дима Есиневич. И поколение Анатолия Кота и Оли Фадеевой, которое “устроилось" посередине. Вот за отношениями этих поколений к Чернобылю было очень интересно наблюдать и в фильме, и на площадке.

Двадцать лет назад отношение к Катастрофе было паническим: “Надо выселять, убегать, бросать!" Но жизнь берет свое. Как бы мы ни старались теперь забыть, уйти от воспоминаний — это нам не удастся сделать. Мы должны все помнить, но при этом не посыпать голову пеплом.

— Как Вы считаете, игровой кинематограф высказывался по чернобыльской теме достаточно полно?

— Сразу после Чернобыля было снято несколько картин, в том числе и у нас, на “Беларусьфильме". Была картина “Черный аист" Виктора Турова. Я бы не хотел подробно рассматривать ее сейчас. Она создавалась по горячим следам, там не было оценочных мотивов. Она была отражением того негатива, что был накоплен в стране семьдесят лет, предшествовавшим съемкам… Потом была картина Вячеслава Никифорова “Душа моя, Мария". Но это была такая отстраненная, притчевая работа. Через какое–то время, наверное, к ней вернутся. Кстати, среди тех сценариев, которые были представлены на наше рассмотрение, был похожий. Только вместо взрослого персонажа Владимира Самойлова там должны были участвовать дети. Наша картина все же более конкретная, реальная.

Был еще фильм того же В. Никифорова “Рейнджер из атомной зоны". Но это, скорее боевик, где показаны неприглядные стороны жизни вообще, без привязки к Зоне. А пафос нашей картины в том, что как бы тяжело нам ни было, мы должны очиститься и жить дальше.

— О Чернобыле много снимают иностранцы, особенно японцы, для которых атомная катастрофа — такая же реальность, как и для нас. Возникает впечатление, что в нашем киноискусстве тема Чернобыля ушла на задний план…

— Да, они всяческими способами заостряют внимание на последствиях катастрофы. Будь наше государство побогаче, мы бы тоже гораздо громче рассказывали на весь мир о том, что у нас происходит. С нашей точки зрения. К сожалению, наш фильм появился только через двадцать лет. У западных кинематографистов гораздо больше денег, которые они могут потратить на представление их фильмов на международных фестивалях.

— Как готовились съемки? Вы бывали в Зоне?

— Да, конечно. Но мы не могли снимать основную часть фильма в Зоне. Дело было не в нас, режиссере, операторе, художнике, а в других членах группы. Мы не могли рисковать здоровьем сорока с лишним человек. Поэтому вначале мы ездили по зараженным районам Могилевской области, а потом отбирали похожую натуру в чистых местах. После основных съемок мы вернулись в зараженную местность и доснимали проезды, панорамы и так далее. Кстати, судьбу стариков, вернувшихся в Зону, мы списывали с реальных людей, встреченных в экспедиции. Так что наша история не из пальца высосана…

Основные же съемки проходили в районе Острошицкого городка под Минском и в районе Столбцов. Должен сказать, что мы очень тщательно подходили к выбору натуры. Старались, чтобы и строения, и природа были похожи на те, что находятся в Зоне.

— А какова реакция на фильм жителей самой Зоны?

— Реакция нормальная. Хотя в сельских районах фильм пока не показывали. Те, кто связан с зараженными районами и смотрел фильм на премьере в Доме кино, говорят, что история вполне правдивая и душу затрагивает. Конечно, мы поедем с премьерой по Гомельской и Могилевской областям, в том числе по районам, затронутым бедой. К сожалению, фильм, наверное, не удастся показать в деревнях, где нет киноустановок. Но я не сомневаюсь в успехе. Знаете, нам иногда словно что–то свыше указывало, что снимать. Так у нас есть очень красивый план с цветущей сиренью. И на премьере в Гомеле подошла женщина, которая сказала, что в 1986 году очень сильно цвела сирень и именно этот наш кадр делает ее воспоминания живыми.

— Вы создавали свой фильм именно для белорусов?

— Такой задачи мы не ставили. Даже Гомель в речи персонажей упоминается только пару раз. Думаю, картина понятна и в Украине, и в России. Недаром она закуплена для показа и российским, и украинским телевидением. Чернобыль — общая беда.

— Подобные годовщины обычно рождают массу целевых передач и публикаций. К сожалению, эта информационная волна очень быстро уйдет. А как скоро игровой кинематограф вернется к теме Чернобыля?

— Думаю, в ближайшие пять лет — нет. Скорее всего, лет через десять. Жизнь так устроена, что мы ее делим на пятилетки, десятилетки. Десять лет — как раз такой срок, когда мы в очередной раз переосмыслим ситуацию, обнаружатся новые подробности, новые аспекты, которые и можно будет показать в художественном кино. Я слышал, что на телевидении собираются снимать какой–то блокбастер на чернобыльскую тему. Смоделировать сам взрыв, показать отселение и так далее. Не знаю, стоит ли показывать те ошибки, ту халатность, которые с самого начала сопровождали Катастрофу… Найти героев на фоне этой трагедии очень тяжело, хотя можно показать тех же пожарных, тушивших горящий реактор, ликвидаторов. Показать трагедию академика Легасова, принявшего всю вину за случившееся на себя. Наверное, через лет пятьдесят, когда человечество отстраненно сможет посмотреть на все происходившее, такой проект может быть удачен. Но, на мой взгляд, не сейчас.

— Человек всегда подсознательно стремится отгородиться, пускай психологически, от всего неприятного, от чувства ежесекундно нависающей над ним опасности. Жители Зоны, к примеру, о том, что живут в особых условиях, почти не вспоминают. Нет ли у Вас опасения, что, напоминая о тяжелых вещах, Вы оттолкнете от себя зрителя?

— Я не ставил задачу делать “Кубанских казаков" на фоне Чернобыля… В картине есть страсти, есть боль, утраты, переживания — и есть оптимизм. Но оптимизм реальный, твердо опирающийся на факты, а не стоящий на котурнах. Оптимизм — главный пафос этой картины. Да, у главного героя умерло много друзей и родственников, но у него родился сын! Кто–то нам говорил: “Почему в кадре нет трупов животных, нет монстров, которые появляются в Зоне?# Да, это все есть в жизни. Кстати, и вне Зоны. Но это не предмет художественного кино…

— В фильме Чернобыль показан через призму человеческой души. Поэтому и выбран в качестве главного героя художник — творческая личность всегда острее переживает любую душевную боль…

— Мы долго выбирали профессию главного героя. Но выбрали художника, потому что он манипулирует не цифрами и формулами, а образами и чувствами. Сильнее ощущает глубину ситуации. Герой едет на родину умирать, а в итоге у него рождается ребенок, здоровый и веселый малыш, наследник. Оптимистический финал совсем не случаен…

АНТОН СИДОРЕНКО
журнал "На экранах"